– Ечмит твою двадцать пять, да что случилось-то? Что вы все воете-то, скажет мне кто-нибудь или нет?
Тяжело поднявшись с земли, к Василию подошла Лидия.
– Телеграмму Серёга Валентине привёз, – пояснила она, – погребальную.
– Какую ещё погребальную?
– Ну, похоронную.
– Так и сказала бы: «похоронную», а то придумала чёрт-те что …
– Фу, да это Серёга так сказал: «погребальная», и мы все за ним…
– А кто умер-то у них, может, помощь какая нужна?
– Ой, и сказать страшно: Мишка помер. Молодой-то какой, – Лидия снова захлюпала носом, а Василий сокрушённо покачал головой. Нервно закурил, но тут же смял папиросу и отшвырнул в сторону.
– Слушай, а где хоронить-то будут? Может, сюда привезут, ведь у них все родные могилки тут. Конечно, здесь надо бы. Я у председателя машину попрошу, съездим и в родимой земельке похороним Михаила.
– Не знаю, может, там всё без нас уже решено, где, когда и как.
– И то правда. А где телеграмма-то? В ней теперь всё, поди, прописано.
Лидия огляделась.
– Да вон она. Отойди, окаянный, – прикрикнула она на Сиротку, увидев, что тот, увлёкшись поеданием картошки, уже подбирается к синенькой бумажке, которую выпустила из рук Валентина.
Василий отодвинул рукой морду коня и поднял с земли телеграмму. Развернул, аккуратно разгладил на коленке и стал читать. Постепенно глаза его округлились, а лицо как-то странно вытянулось. Он начал похлопывать ладонью по телеграмме и нервно похохатывать. Ничего не понимающая Лидия, на всякий случай перекрестившись – уж не с ума ли сходит бригадир, грех-то какой чужому горю радоваться – осторожно подошла и заглянула через плечо.
Буквы расплылись и кое-где вообще вытерлись, но всё же ей удалось где прочитать, а где домыслить текст телеграммы: «Приеду ночным поездом воскресенье, встречайте Сиротке райцентре. Михаил».– Ах ты ж, морда пьяная! – накинулась она с тумаками на Сергея, который, неуклюже вытянув руки, пытался увернуться от неожиданно посыпавшихся на него ударов. – Это ж надо до такого додуматься, мы тут живого человека оплакиваем, а он ещё тут сопли распустил, образина ты поганая!
Бабы, как одна, перестали вопить и опухшими от слёз глазами смотрели на расправу над Серёгой и слушали поток Лидиной ругани .
– Ой, что это, Вася? – Валентина, как-то разом сгорбившаяся и обмякшая от свалившегося на неё горя, показала рукой на Лидию с Серёгой. – За что это она его?
– Да за надо, Валя, за надо. На вот, читай телеграмму-то.
Валентина взяла в руки телеграмму, но слёзы вновь хлынули из глаз, и она отдала её обратно.
– Не могу я, Вася, не вижу ничего. Ой, Мишенька, братик, родненький ты мой… – снова забилась, зарыдала Валентина.
– Да погоди ты надгробные рыдания-то творить, жив твой Михаил, в отпуск он приедет в воскресенье.
– Как – жив? Как – в отпуск? А телеграмма-то… погребальная…
– Погребальная… – Василий с досадой ткнул телеграмму под нос Серёге. – С чего ты это взял-то, голова твоя садовая, что телеграмма погребальная? Да ведь слово-то какое выдумал – погребальная, в русском языке такого днём с огнём не сыщешь, а он откопал где-то!
– И ничего я не выдумал, там так написано! – Серёга ткнул пальцем в телеграмму. – Вот, сам смотри, так и написано: погребальная.
Василий посмотрел, куда показывает пальцем взъерошенный и полный решимости доказать свою правоту Серёга, и покрутил пальцем у виска.
– У тебя в голове мозги или опилки? Погребальная – это фамилия телефонистки, отправившей эту телеграмму. А ты саму телеграмму-то прочитал?
– Прочитал. Первое и последнее слово. Погребальная и Михаил. Больше ничего не разобрал, – он поднял виноватые глаза на Валентину, – голова у меня болела после вчерашнего, Валюша.
– Ах, голова у него болела! – Поняв, наконец, в чём дело, Валентина грозно двинулась на своего супруга, который поспешил ретироваться за надёжный круп Сиротки. – Сейчас она у тебя после сегодняшнего будет болеть, а не после вчерашнего!
Подошедшие с кладбища Зинаида и ведущие её под руки две женщины с удивлением наблюдали, как Валентина бегает по полю за резво убегающим Серёгой, а остальная компания давится смехом. Не ожидавшие такой перемены настроения и ничего не понимающие женщины нерешительно подошли ближе, но никто из участников этого странного зрелища ничего не смог им объяснить.
Наконец все отсмеялись и отдышались. Серёга благоразумно отбежал и спрятался за самым дальним буртом и, как нашкодивший пацан, выглядывал оттуда, выжидая, когда его супруга отойдёт от неожиданно свалившегося на неё стресса.
– Бабоньки, радость-то какая, – Валентина, заметив недоумение на лицах пришедших с кладбища подруг, поспешила объяснить возникшую ситуацию, – жив ведь Мишка-то, жив братик мой ненаглядный! Ирод этот с телеграммой всё напутал, – и погрозила кулаком в сторону дальнего бурта. Неосторожно показавшаяся из-за бурта лохматая Серёгина голова вмиг скрылась, вызвав взрыв смеха. Даже Зинаида улыбнулась уголком рта.
– Бабы, дайте хоть кваску глотнуть, во рту пересохло. – Василий коснулся рукой горла. – Это ж надо столько пережить: и драма, и комедия сразу, хоть кино снимай.
Тут бабы все как одна воззрились на Василия и дружно захохотали. Видок у бригадира был тот ещё. Под глазом у него багровел огромный синяк, полученный, очевидно, во время падения с велосипеда. Правый рукав пиджака болтался на нескольких ниточках, а левая штанина до колена и вовсе отсутствовала, причём вместе с сапогом. Из порванного носка сиротливо выглядывал посиневший от холода мизинец, но Василий не замечал ни холода, ни комичности своего вида. Нервный, почти гомерический после пережитого потрясения, смех баб спугнул Сиротку, и он, недовольно прядая ушами, потрусил к Серёге.