Маринка
Наши двери были напротив. Иногда мы, не сговариваясь, выходили на площадку одновременно – и втайне радовались этим совпадениям. Мы не очень-то выдавали свои чувства, наша общая жизнь как-то сама собой разумелась, словно эта дружба была всегда, словно Маринка не уезжала каждый раз на полгода в свой Красноярск. Других подруг, кроме Маринки и Светки, у меня не было. Мне их как-то вполне хватало. И даже с избытком.
Ссорились мы так редко, что эти единичные размолвки помнятся всю жизнь.
Наши дощатые тротуары были весьма ненадежны, постоянно трещали, ломались (то бык бугай наступит - и доска тротуарная крякнет, хрустнет, то какой мотоциклист полупьяный зарулит – вот вам и прихотливый рельеф пешеходной зоны). Зевать на таком тротуаре не приходится, смотри в оба! Ежели хорошая, прочно укрепленная доска треснула, то получался из нее своеобразный батут: на ней можно было пружинить, раскачиваясь вверх-вниз, а, раскачавшись, к-а-ак выпрыгнуть в травку на обочине! Словом, мы забавлялись. Кто нашел первый такую «качалку», тот и качается, сколько хочет. Вот тут-то и треснула, как та доска, однажды наша дружба. Мы разругались из-за права качаться на этой пружинной упругой доске. Расплевались в пух и прах, дело дошло до потасовки. Кто-то кого-то столкнул с этой доски, кто-то взвыл от обиды, кто-то развернулся и ушел в отчаянии. Помнится ощущение беды, обиды горчайшей, непрощаемой. Эх ты, чудесная упругая лиственничная доска! Даже взрослые испугались нашей ссоры. Мы ведь были «не разлей вода»: утром выходили вместе из дома, вечером расходились спать после целого дня совместных приключений, похождений, открытий.
Вмиг сделалось пусто. На следующий день мы не виделись и не разговаривали. На другой день – тоже. Становилось все тяжче. Кажется, чертову доску эту мы обходили стороной. Конечно, для меня не было ни скуки, ни безделья: меня впрягали в долговременную стирку, непреходящую уборку, поливку-прополку… Я ведь была дома, а Маринка в гостях. Я была деревенский неприхотливый босяк, а Маринка городская барышня. И потом, я была на год старше. Но мириться, идти навстречу, извиняться за глупости мы еще не умели.
В который раз мы одновременно вышли на площадку. Куда скроешься? Наши квартиры были напротив, наши двери разделяли два шага. Мы не обувались, когда бегали друг к другу в гости. В особо жаркие дни двери открывались, и казалось, что мы живем в одной квартире, у которой два крыла – Маринкино и мое.
Мы стояли у большой чердачной лестницы, не зная с чего начать. О ссоре, конечно, не было сказано ни слова. О злополучной доске не упоминалось. Просто, о каких-то пустяках, кошачьих-собачьих-домашних – и втайне, внутри себя каждый облегченно вздохнул – снова вместе! И теперь каждый был осторожнее, настороженнее, деликатнее в слове, в поступке – не обронить, не оступиться бы, не потерять…
