И вот уже непутёвый супруг Валентины подскакал так близко, что стало слышно хриплое дыхание коня и несвязные вопли Серёги. Валентина, охваченная смутным предчувствием беды, кинулась к мужу.
Серёга в мокрой, прилипшей к спине рубахе, смахивая рукавом со лба крупный пот и сипло дыша вчерашним перегаром, выдохнул:
– Телеграмма нам, Валя. Погребальная. – Он протянул жене грязную, замусоленную и пропитанную потом голубую бумажку, на которой уже трудно было что-то разобрать.
– Погребальная, – еще раз трагическим голосом произнёс Серёга и по-щенячьи тонко завыл, размазывая грязным кулаком по щекам слёзы и часто шмыгая носом.Валентина машинально взяла из рук Серёги телеграмму и прижала к груди.
– Погребальная… – как в бреду прошептала она, не осмыслив ещё до конца суть этого слова. – Кто? Кто умер-то, Серёжа? Тётка Степанида? Или дед Андрей? Нет? А кто же? Ну, что молчишь-то, говори, не томи!
– Мишка, брат твой.
Как подкошенная, рухнула Валентина на колени.
– Мишенька, братик мой маленький, да как же это так? – Валентина скользила невидящими глазами по застывшим лицам подруг и всё повторяла непослушными бледными губами: – Да как же это так, Мишенька?
– Мишка… Болел что ли, или случай какой несчастный… Ох ты, Господи, каково теперь Валюхе-то… – перешёптывались бабы, облокотившись на вилы и не зная как себя вести.
– Мишаня, сыночек мой, так и не увидишь ты своего папаньку! – звонкий голос Галины взвился, казалось, до самых небес.
Отчаянно сорвав с головы лёгкую косынку, отчего пышные русые волосы тяжёлой волной скользнули по округлым плечам, она кинулась к Валентине, и они, обнявшись, вместе зарыдали, завопили так, как только деревенские бабы умеют голосить по покойникам, словно разговаривая с ним и вопрошая: « Да на кого ж ты нас покинул, соколик ты наш ясный?
Братик ты мой, Мишенька… Сыночек, Мишаня…» Бабы, сгрудившись, молча вытирали глаза кончиками головных платков или подолами фартуков.
– Сыночек мой, Алёшенька… – вдруг простонала Зинаида и, отбросив в сторону вилы, поспешила, всё убыстряя шаг, в сторону кладбища, пока, наконец, не перешла на бег.
– Бабы, – первой спохватилась Лидия, – бегите кто-нибудь за ней, не сотворила бы чего над собой Зинаида-то, ведь целый месяц не в себе, шуточное ли дело. Ох ты, Господи…
Две женщины кинулись вслед за Зинаидой, а Лидия засуетилась, забегала вокруг Валентины и Гали, не зная, что сказать и чем утешить. В конце концов она залилась горючими слезами вместе с ними, сев на тёплую землю рядом с Валентиной и придерживая руками, словно старясь оградить от беды, свой живот, где ждал своего часа её ещё неродившийся ребёнок.
Вокруг Серёги так же крутились две женщины, пытаясь выяснить хоть какие-то подробности смерти Михаила, но не могли получить на свои расспросы ни одного мало-мальски вразумительного ответа. Он только махал отрешённо рукой и подвывал протяжно: «И-э-эх-хх! Мишка ты, Мишка!», и сердобольные бабы присоединились к плачущим женщинам.
Бригадир Василий, решивший в середине дня проверить, как идут дела у полеводческой бригады на буртах, ещё издали услышал бабий вой и не на шутку перепугался. «Господи, на всё твоя воля, что там случилось-то? А этот конкурент что там делает?» Конкурентом Василий в шутку называл Сиротку, который, из-за безотказности Серёги и дешевизны услуг пользовался большей популярностью среди деревенских жителей, нежели колхозная Савраска, помощь которой по хозяйству обходилась выплатой приличной суммы в колхозную кассу.
Подъехав поближе, Василий услышал, что бабам хрипло подвывает Серёга. «Уж не с Валентиной ли чего?» – захолонуло сердце бригадира, и он изо всех сил закрутил педалями велосипеда. Неожиданно брючина намоталась на цепь, руль вильнул в сторону, и Василий, вылетев из седла, со всего маху шмякнулся на землю. Оказавшись под велосипедом и чувствуя резкую боль в ноге, Василий попытался высвободить брючину из цепи. Но руки от нетерпения дрожали и не слушались и, напрасно промаявшись некоторое время с этим делом, он понял бесполезность своего занятия, резко дёрнул штанину, оставив половину её в цепи и, прихрамывая, побежал дальше. Потом отбросил в сторону мешавший бежать велосипед и вскоре созерцал странную, на его взгляд, картину. Пять баб выли в голос, обняв друг друга и раскачиваясь, а чуть в стороне, дёргая острыми плечами, заливался слезами Серёга. Самым безучастным ко всему происходящему был Сиротка. Он мирно хрумкал семенную картошку из бурта, время от времени отгоняя хвостом от своего крупа надоедливых мух. Никто и не обратил внимания на бригадира.